11-12 февраля 2018 года, пока Москву упорно продолжало заметать снегом, театр Гоголь-центр принимал гостей. С постановкой одного из самых главных романов Германии XX века «Берлин, Александрплатц» писателя Альфреда Дёблина в Россию приехал коллектив Deutsches Theater.
Роман, опубликованный в 1929 году, сам по себе представляет довольно экспрессивную смесь повествования с потоками сознания героев и, будто бы отвлеченного от основного хода действия, детального описания Берлина.
Выбрав для гастролей не самый простой материал, режиссер «немецкого МХАТа» (как часто обозначают «Немецкий театр» в русскоязычной прессе) Себастиан Хартманн упрощать ничего не стал, а скорее наоборот — провёл над зрителем эксперимент восприятия.
Для начала лишил сцену практически всех декораций. Белое одинокое пространство, изредка разрезаемое выезжающими черно-белыми тумбами с указанием места действия; яркий холодный свет из огромных мобильных световых панелей высотой в 2 человеческих роста; монохромная гамма костюмов персонажей эпохи 20-х годов прошлого века - всё вводит в ощущение полуреальности происходящего, этакой изначальной условности пространства, времени и действия.
Добавьте к этому четыре с лишним часа действия (три акта, два антракта) и прекрасную, исключительно громкую, немецкую речь. Наверху и по бокам от сцены любезно были установлены экраны с субтитрами — не всегда, правда, поспевающие вовремя, но облегчившие восприятие тем, чей немецкий остался в лучшем случае на уровне средней школы.
Если вкратце о сюжете, то он строится вокруг бывшего грузчика Франца Биберкопфа, только что вышедшего из тюрьмы после четырёхгодичного заключения за убийство своей подружки, и отныне пообещавшего себе вести жизнь порядочного человека. Но ни шестисот страниц романа, ни четырёх часов сценического действия не было бы, будь Франц не пустословом, а человеком дела.
Вскоре жизнь снова летит под откос. В прах превращаются и надежды героя на лучшее, и жизни безвинных людей. Неминуемая деградация среднего человека без личных ориентиров, плывущего по течению: «Хотели как лучше, получилось как всегда». Так, покидая тюрьму из железа и камня, Франц оказывается в тюрьме своих страхов и мелочных страстишек, выбирая каждый раз путь наименьшего сопротивления.
После адаптации смотрящих к пустому пространству, спектакль продолжил удивлять тем, о чем мог бы намекнуть маркер 18+ на билетах. Да, секса много. И разного. Нежданчик. Обнажение удивляет, так же как и мужской поцелуй, и сцена с распятием на неоновом кресте всё того же персонажа без исподнего. Чувства верующих данная постановка рискует, безусловно, оскорбить.
«Немцы же - что с них взять! Ох уж Европа эта, ничего святого! Смотреть больно!» Да, определённое количество ушло из зала после первого же акта. Надели шубы и скрылись в метели, прочь от мракобесия.
Те же, кто остался, продолжали испытывать сознание на пластичность и восприимчивость к новым формам. Особое воздействие произвело крайне удачное чередование режиссером (на основании изначальной литературной фрагментарности текста) временных планов на сцене.
Постмодернизм в действии: вот Франц в центре Берлина с девушкой низкой социальной ответственности наслаждается всем, чем пока может; а вот усыпанный гноящимися язвами ветхозаветный мученик Иов в собачьей будке уклоняется от соблазнов Сатаны. Ну и наш любимый обнажённый юноша, сжавшийся в агонии между сомкнутыми клеткой световыми стенами. То ли он представляет себя на месте связанного молодого телёнка, что через минуту будет лишен жизни, то ли сам является им. Человек, животное - все могут быть перемолоты в один миг большей силой. Уязвимая красота обнаженного тела, телёнок на заклании в недрах огромной скотобойни, пропитанной кровью и страхом.
Бесчисленные страдания, посылаемые всему живому как испытание веры и силы духа, не остаются без ответа. Потому что ничего не бывает потерянным, пока жизнь продолжается. И ангелы с красивыми именами, наблюдающие за людьми с небес, только и ждут дать шанс на спасение каждому прозревшему. А Смерть в блестящем джазовом платье, приходя лично за каждым, дарует время и шанс на чистосердечное признание своего жизненного бесчестья — даже такому отчаявшемуся малодушному негодяю как Франц. Станцуй последний танец, почувствуй наконец себя творцом своей жизни.
Сигнальный красный свет резко разрывает монотонное пространство сцены, зрители вздрагивают.
«Как-то депрессивно», — робко заметил кто-то из переднего ряда.
Да, горести и смерти невинных лейтмотивом проходят через всё повествование на сцене, словно предупреждая, во что может превратиться мир без любви и чуткости к ближнему — в одну громадную скотобойню.
«Вокруг меня разражаются битвы за меня самого. Будь начеку! Оглянуться не успеешь, — как ты уже сам среди бойцов», — поёт хор в последние минуты постановки. Лишний раз немцы напомнили, что жизнь — это бой. И в первую очередь, за свою собственную душу.
На поклоны труппа выходила несколько раз: в восторге поднявшиеся с мест зрители никак не отпускали западных гостей, на несколько часов приоткрывших им через удивление и чувственное сопереживание другую грань понимания театрального искусства.