Коты и кошки — особенные источники вдохновения для писателей и поэтов. «Спи, мой кошачий голубок, // Мой рыжий с белым!», — писала Марина Цветаева о любимом коте, который прожил у неё всего три дня, а потом безвозвратно ушёл. Первыми словами Владислава Ходасевича были «Кыс, кыс», которые положили начало пожизненной дружбе между поэтом и мурчащими существами. Коты стали вечным мотивом в творчестве Иосифа Бродского: им посвящены не только стихотворения и оды, но и очерки, рисунки и зарисовки, продуманные до мелких деталей и сделанные наспех в порыве вдохновения.
В эссе «Полторы комнаты» Иосиф Бродский отмечает склонность «растягивать на кошачий манер определенные слова, чьи гласные располагали к такому с ними обращению». Так например, слово «мясо» превращалось в «сплошное мяуканье». Мама, которой посчастливилось носить имя Мария, постепенно стала «Масей» и «Кисой». Сопротивляться было бесполезно: Бродский-старший полностью разделял любовь сына. Обращаясь друг к другу «большой кот» и «маленький кот», они заменяли мурчащими аналогами большую часть эмоционального спектра: восхищение, удовольствие, согласие или несогласие.
Когда Бродскому было 17 лет, он написал стихотворение о «тощем, облезлом, рыжем» коте, брошенном на улице. Завершающие строки звучат так: «...Почему некрасивых не любят. Кто-то должен любить некрасивых». Тогда, в 1957 году, будущий писатель начал работать в геологических экспедициях НИИГА (научно-исследовательского института геологии и минеральных ресурсов Мирового океана) и отправился сначала на Белое море, потом — в Восточную Сибирь и Северную Якутию. Через четыре года, после нервного срыва ему разрешили вернуться в Ленинград. Бродский искал себя, своё призвание, читая буквально всё, что попадало под руку, делая первые шаги в писательстве, но в душе был потерянным и неприкаянным, как кот из одноимённого стихотворения.
Весточкой большого будущего стала первая встреча Иосифа Бродского с Анной Ахматовой в 1961 году. Их познакомил поэт Евгений Рейн на даче в Комарово. Бродский представил свои стихотворения последней легенде Серебряного века, и она признала талант начинающего писателя. Так началась многолетняя дружба литераторов: Ахматова стала наставником, покровителем и музой, которой Бродский посвятил сотни строк.
У соседей Ахматовой, на той самой даче жил упитанный рыжий кот Глюк, про которого поэтесса говорила: «Ну, знаете, это уже не кот, это целых полтора кота». И, по наблюдениям Ахматовой, у него было некоторое сходство с Бродским. После знакомства с Глюком, по воспоминаниям современников, поэт стал говорить друзьям, что в следующей жизни он станет рыжим котом, или «пушистой прелестью», как ласково называл Бродский нового усатого знакомого.
«За кривым забором лежат рядом //юристы, торговцы, музыканты, революционеры. Для себя пели. //Для себя копили. //Для других умирали», — так начиналось стихотворение «Еврейское кладбище» (1958), одно из многих произведений Бродского, идущих вразрез с официальной идеологией. В середине 60-х протест через творчество был обречён на смерть под госмашиной — Бродский не был исключением. В газете «Вечерний Ленинград» о нём напечатали разгромную статью «Окололитературный трутень».
Начался судебный процесс со всеми надлежащими тяжбами: допросами, заседаниями, экспертизами. Бродский провёл три недели в психиатрической больнице, где подвергался «укрутке»: «Глубокой ночью будили, погружали в ледяную ванну, заворачивали в мокрую простыню и помещали рядом с батареей. От жара батарей простыня высыхала и врезалась в тело», — вспоминал поэт. Экспертиза заключила, что у Бродского есть «психопатические черты», однако он трудоспособен. Его судили за тунеядство и отправили в Архангельскую область на обязательные работы в 1964 году; под давлением общественности и активном участии Ахматовой срок сократили с пяти до полутора лет. Родители как могли поддерживали сына во время северной каторги. Отец в письмах призывал его не унывать и брать пример с вечно оптимистичных котов. Сложно представить, что чувствовал двадцатипятилетний отвергнутый поэт.
По возвращении Бродскому помогли устроиться переводчиком при Ленинградском отделении Союза писателей СССР. Он стал негласно «запрещённым поэтом»: книгу «Зимняя почта», которая собрала множество положительных рецензий, так и не опубликовали, стихотворения появлялись только в сборниках самиздата. Зато за границей произведения Бродского набирали известность. Его пригласили принять участие в международном поэтическом фестивале Poetry International, но советское посольство в Лондоне дало отказ: «Такого поэта в СССР не существует».
Стихотворения Бродского тайно вывозились в США, где вышла «Остановка в пустыне» — первая книга поэта. Его приглашали преподавать в иностранные университеты, ему предлагали сотрудничество, даже избрали членом Баварской академии изящных искусств. Иосиф Бродский продолжал жить на скудную зарплату переводчика и мелкие, незаметные зоркому глазу КГБ, подработки. Приближалась минута выбора между «горячими денёчками», как сотрудники КГБ называли допросы и принудительное лечение, и миграцией. Вопрос встал в мае 1972 года — через месяц Бродский, лишённый советского гражданства, прибыл в Вену.
За предшествующие годы творчества он приобрёл широкую известность за рубежом. Бродский мог пополнить ряд жертв политической машины СССР, к которым его причисляли, и сделать большую карьеру. Но он не считал свою судьбу трагичной, по крайней мере никогда не говорил об этом публично, и принял предложение стать преподавателем в Мичиганском университете. Тогда в его новой жизни не было никого — семья и друзья остались в СССР — кроме последнего, самого любимого и верного кота Миссисипи.
Миссисипи разделял долгие годы одинокой жизни Бродского в небольшой американской квартире. В знак признательности поэт предлагал близким друзьям разбудить кота. Однажды на интервью Бродский рассказал: «..Где-то в 60-х гг. в Югославии к моему другу приехала какая-то дама из парламента. Он колоссально воодушевился и не знал, как ей продемонстрировать свои сантименты. У него был свой собственный зоопарк на том острове, где он жил, и вот, чтобы продемонстрировать ей свою страсть, он сказал: „Хотите, я для вас разбужу медведя?“ Дело было зимой. И медведя разбудили. Ха-ха. Хотите, я разбужу для вас кота?».
Когда хозяин скоропостижно скончался вследствие инфаркта, Миссисипи целые дни проводил рядом с его вещами: бумагами, книгами, старым креслом, письменным столом. «Осиротелый старик, кот Миссисипи прыгал на стол, укладывался на рукопись, пахнущую хозяином, и тут же крепко засыпал», — писал близкий друг Бродского Лев Лосев.
Встал вопрос о месте захоронения поэта. Предложение депутата Госдумы РФ Старовойтовой вернуть тело на родину в Петербург было отвергнуто — Бродский при жизни не принял решения о репатриации. Кто-то из друзей вспомнил о Венеции — кошачьей обители, любимом городе писателя после Петербурга, конечно. Идею поддержали, и тело перевезли в Италию и захоронили под скромным деревянным крестом.
Иосиф Бродский был «внесистемным» поэтом, или котом, который предпочитает гулять сам по себе. «Коту совершенно наплевать, существует ли общество “Память”. Или отдел пропаганды в ЦК КПСС. Так же, впрочем, ему безразличен президент США, его наличие или отсутствие. Чем я хуже кота?» — сказал писатель однажды. И остался свободным и независимым, одиноким и навсегда покинувшем дом.
Автор: Ульяна Сироткина