Представления о трагическом мало меняются из века в век. С юмором ситуация другая. Понять, что именно вызывало смех в ту или иную эпоху, не так уж просто.
Изучая смеховую культуру петровской поры, русские ученые вынуждены пользоваться иностранными источниками (ввиду недостаточности русских). Как правило, общим местом в зарубежных сочинениях XVIII века были попреки Петра злоупотреблениями в комических надругательствах.
Первое беспристрастное описание забав императора демонстрирует труд силезского ученого К.Ф. Флёгеля «История гротескно-комического» (Geschichte des Groteske-Komischen, 1788).
Флёгель рассказывает об обстоятельствах петровского славления:
«Вначале он выезжал со своим двором, причем [придворный шут] Зотов изображал священника. Он приобщил к этому делу сначала нескольких сенаторов, а затем постепенно всех крупных государственных и военных чиновников числом триста. В образе обычного священника Зотов был плох, в связи с чем его и назначили патриархом. Он получил двенадцать епископов в качестве ассистентов, а те в свою очередь приобрели в подчинение собственных священников, дьяконов и подьячих. Вся свита называлась «Церковное государство Бахуса». Придворные шуты были церемониймейстерами, казначеями и т.д. Бутылки были бочонками для святой воды, а вино и коньяк – самой святой водой, помои – подаянием. Таким образом эта братия разъезжала в санях из дома в дом. Церемониймейстеры наводили порядок с палкой в руках и били всех подряд. За каждую ошибку священники должны были выпивать меру плохого коньяка»
Когда в 1715 году царица к неописуемой радости Петра разрешилась от бремени, то изъявления радости продолжались восемь дней. Среди прочего был организован карнавал, расходы по организации которого были списаны на корону. Желая представить народу патриарха, Петр обрядил Зотова, дворцового шута восьмидесяти четырех лет, и заставил его обвенчаться с резвой и шустрой тридцатичетырехлетней вдовой. Свадьба этой странной пары была отпразднована на маскараде, где присутствовали четыреста персон обоего пола. Разбившись по четверо, все были одеты в оригинальные костюмы и при себе имели особенные музыкальные инструменты, так что было представлено сто разных типов одеяния, и от ряженых (особенно от тех, что представляли азиатские народы) раздавались различные звуки. Четверо самых косноязыких в империи заик были сватами. В качестве четырех скороходов взяли самых тучных толстяков, которых нужно было везти, и которые всю жизнь страдали подагрой.
В качестве шаферов выступали дремучие старики, которые не могли ни стоять, ни видеть. Процессия царя, идущая от дворца к церкви, разделялась следующим образом: сани с четырьмя скороходами, которые не могли ходить; сани с четырьмя заиками; сани с дружками невесты; потом князь Ромодановский в качестве псевдо-царя Москвы, одетый Давидом – только вместо арфы он держал в руках волынку, покрытую медвежьей шкурой. Его сани несли на себе подобие высокого трона, а на голове его была корона. По четырем углам саней были привязаны медведи, олицетворяющие слуг, пятый стоял позади саней и толкал их лапами. Этих медведей дразнили, так что они издавали страшное рычание, которому общество отвечало разнузданной, разлаженной музыкой.
Сведения о порядке прохождения праздников и шутовских церемоний Флёгель черпал из рассказов очевидцев – аккредитованных при русском дворе представителей иных держав – Вебера, Штеелина и, главным образом, от великокняжеского обер-камердинера фон Берхгольца.
Последний, в частности, сообщает детали женитьбы следующего князь-папы, Бутурлина:
«Князь-папа и его молодая жена в возрасте шестидесяти с небольшим лет сидели под нарядными балдахинами за столом – князь-папа с царем и кардиналами, а его суженая одна с дамами. Над головой папы висел серебряный Бахус, скачущий на бочке, наполненной коньяком – им он мочился в бокал папы. Во время закуски одетый Бахусом парень на винной бочке до ужаса напоил папу и его кардиналов. Он сливал вино в бочку, а папа должен был все время давать ему советы. После закусок танцевали, покуда царь не отправил новобрачных, из которых особенно пьян был муж, в супружескую постель. Она находилась в большой деревянной пирамиде, воздвигнутой в 1714 г. перед Сенатом в память о четырех фрегатах, отбитых у шведов. Пирамида была освещена изнутри, супружеская постель посыпана хмелем, вокруг нее стояли бочки с пивом и коньяком. В постели супруги должны были на глазах у царя пить коньяк из бочек. Бочка, что назначалась мужу, изображала женские, а жене – мужские половые органы – обе внушительных размеров. После супругов оставили в пирамиде одних. В стенах были проделаны дыры, позволяющие подглядывать, что происходит внутри. По приказу императора все дома города были вечерами иллюминированы на все время маскарада»
По смерти Бутурлина новым папой был назначен провиант-комиссар по фамилии Строгост. Едва он был выбран, его отнесли на трон, который принес его обладателю жалованье в две тысячи рублей, свободный дом в Петербурге и так много вина и коньяка из дворцовых погребов, сколько он со всеми домочадцами мог выпить, не говоря уже про другие утехи. Кроме того, всякий без исключения обязан был целовать ему руку при встрече, с нарушителя взимался крупный штраф. Когда вновь избранный папа уселся во всем своем великолепии, присутствующие потянулись к нему целовать туфлю. Он в свою очередь подавал всем коньяк из бочонка на троне с возлежащим Бахусом.
По окончании церемонии папу отнесли вниз и посадили в бочку, в ней его носили процессией по комнате, потом опрокинули в большое, наполненное пивом корыто, из которого он раздавал направо и налево выпить. После для конклава был накрыт стол и вынесены блюда, в том числе хорошо приготовленное мясо волков, медведей, лис, кошек, мышей и других тварей. Эти блюда внесла аббатиса и ее прислужницы. Было объявлено о коронации папы, и немало было выпито за его здоровье. Тем и закончилось пиршество. Однако император умер раньше, чем была закончена эта новая комедия, а наследники не сочли нужным продолжать шутовское папство.
Вывод, к которому приходит Флёгель, завершая рассказ о чудачествах Петра Великого, удивляет своей гибкостью и великодушием в понимании другой национальной культуры и другого (не слишком удаленного от Флёгеля) времени:
«При рассмотрении этих гротескно-комических праздников не устаешь удивляться, как любил их Петр Великий, живущий в тяжелых государственных заботах. Вебер, Берхгольц, Штеелин и другие важные персоны говорили, что продуманность этих праздников привносила смысл в эти бездумные удовольствия, на которые следует взглянуть новыми глазами. Мы, знающие о характере Петра и его русских больше, чем современники, не должны защищать или интерпретировать их описания»
Конечно, и нам, по прошествии трех веков не стоит глядеть на петровские забавы осудительно – они не более и не менее жестоки, чем курьезные выходки европейских монархов, современников Петра (например, Фридриха-Вильгельма I Прусского). И, однако, можно радоваться тому, что за минувшие триста лет представления о юморе и веселье изменились настолько, что мы уже не можем смеяться ни над Петром в образе юмориста, ни вместе с ним.